Представляем пост литературоведа Сергея Николаевича Зенкина
Голосовое сообщение – странный, уникальный медиум. Сделавшись доступным в интернет-мессенджерах, оно освободилось от подсобной функции установления контакта, которую выполняло в телефонных автоответчиках («Здравствуйте, вы позвонили по такому-то номеру. Оставьте, пожалуйста, сообщение после звукового сигнала. – Привет, это я! звякни мне, когда проснешься, ОК?»). Оно не похоже на видеосообщение – не только своей относительной бедностью (не на что смотреть), но и тем, что его невозможно остановить, сделать снапшот, для его восприятия необходимо затратить время, пусть и небольшое. Тем более отлична от него обычная, публично-коммерческая аудиозапись: даже если это запись речи, а не музыки и пения, она все равно обращена ко всем и каждому, а не ко мне лично; она ни у кого не вызовет желания ответить.
Сложность голосового сообщения именно в его отношениях с ответом, который в нем одновременно и предполагается, и затрудняется. Оно было записано когда-то раньше, продиктовавший его человек остался в прошлом; в пределе этого человека уже вообще нет, и таким эффектом давно пользуются в театре и кино – например, у Сартра в финале «Альтонских затворников» на сцене звучало магнитофонное завещание уже погибшего героя. Но даже если мой собеседник жив, здоров и послал мне запись своего голоса только что, сию минуту, я не могу ответить ему другой аудиорепликой в тот же миг, как при обычной устной беседе: какое-то время неизбежно уйдет на запись и пересылку ответа, затем на его прослушивание с той стороны, а за это время, возможно, у нас успеют перемениться и обстоятельства, и мысли, и намерения.
Такая вынужденная отсрочка заставляет иначе относиться и к посылаемому, и к получаемому сообщению. Отложенный ответ становится более обдуманным. Зафиксированный и омертвленный в аудиозаписи голос говорящего сближается с письмом, насыщается смысловыми различиями, не утрачивая при этом размеренного ритма, интимно узнаваемого тембра и выразительных интонаций. Стремительно-безотчетный диалог, катящийся сплошным потоком, уступает место дискретному обмену монологическими репликами, каждая из которых не требует от меня немедленной реакции и позволяет не только эмоционально пережить услышанное, но и поразмыслить о нем. Диалог для этого плохо приспособлен, его нужно не анализировать, а продолжать, не допуская длинных пауз.
Филолог, привыкший вдумываться в тексты, в силу своего ремесла больше любит монологи, чем диалоги; именно по этой причине, например, Деррида был большим филологом, чем Бахтин. Если бы не нехватка времени – опять время! – то в утопическом пределе самосознательным филологам следовало бы общаться между собой не в режиме устного разговора или имитирующего его торопливого чата, а либо уж настоящими письменными текстами (статьями, эпистолами, почтовыми открытками, постами в социальной сети), либо голосовыми сообщениями, передающими живую речь буквально, то есть и адекватно, и с той внимательной отстраненностью, с какой мы читаем буквы на странице.
